class="p1">— Все это сон, — объяснил он себе. — Яркий, живой, но всего лишь сон.

Спускаясь к завтраку, он повторял про себя эти слова — с некоторой долей неуверенности.

— Необязательно было так спешить, — приветствовал его дядя Эдмунд, подняв глаза от тарелки с овсянкой и саркастически улыбнувшись.

— Дядя Эдмунд, — сказал Оуэн, предварительно сделав глубокий вдох, — замолчите! Я ухожу от вас.

После чего задержал дыхание и замер в ожидании удара, который выпотрошит его на месте…

Из-за чего же Питер Оуэн столь опрометчиво решился на самую крайнюю меру? Вернее спросить, из-за кого: из-за девушки по имени Клэр Бишоп. Все мы помним ее роль в киноверсии «Укрощения строптивой» с Джеймсом Мэйсоном, Ричардом Уидмарком, Дэном Дьюриа и Этель Берримор. Столь звездная компания способна полностью затмить начинающую актрису, но с Клэр Бишоп этого не случилось. Зритель заметил и запомнил милейшее создание с пушистыми соломенными кудряшками, въехавшее в кадр на зеленом кабриолете в конце второго акта. (Не следует забывать, что иной раз в Голливуде принято делать некоторые отхождения от первоисточника.)

За этой ролью последовали головокружительный взлет и не менее драматичное падение, виной которому стала серия дрянных фильмов — скверно выбранных, с безобразным кастингом и никуда не годными сценариями. Оказавшись на самом дне, Клэр Бишоп повстречала Питера Оуэна. Из этой встречи проклюнулся росток любви, а на нем распустился розовый бутон надежды — надежды, что с помощью Питера невозможное станет возможным и Клэр сумеет выкупить права на пьесу «Леди Пантагрюэль». В свободное время Питер Оуэн, окрыленный любовью, сворачивал горы и собирал синдикат вкладчиков, готовых предоставить средства для трех картин с участием Клэр (на главных ролях!) — но лишь при условии, что девушка сумеет вырвать из цепких лап С. Эдмунда Штумма права на «Леди Пантагрюэль», коей суждено было лечь в основу сценария для первого кинофильма.

Могло ли такое случиться? Питеру оставалось лишь навести справки, что он и сделал. Больше всего на свете С. Эдмунд Штумм любил властвовать над другими, поэтому не дал никакого ответа — ни утвердительного, ни отрицательного. Сказал лишь, что ему требуется личный секретарь: работа несложная, оплата невысокая. И намекнул, что, если вышеозначенный секретарь застанет его в момент слабости, существует некоторая вероятность, что он, С. Эдмунд Штумм, выдаст разрешение на съемку кинофильма по пьесе «Леди Пантагрюэль».

С этого и началась деградация Питера Оуэна. Теперь он знал, что прежний дядин секретарь то ли спятил, то ли наложил на себя руки. К прискорбию Питера, демаркационная линия между персональным помощником и галерным рабом практически отсутствовала, но он отважно сносил все лишения, храня пред умственным взором милый образ Клэр и помня о вероятности подписания вожделенного контракта во все времена и при любой погоде.

До вчерашнего дня надежда еще теплилась, но чуть раньше мы упоминали, что Клэр оказалась девушкой с характером. Вчера был один из тех нечастых безмятежных дней, когда благодаря череде счастливых случайностей С. Эдмунд Штумм смягчался и становился немного похож на человека. Дошло до того, что он объявил открытым текстом: если Клэр с документами и адвокатом явится к нему в библиотеку в подходящий момент, дядя Эдмунд, быть может, поставит на контракте свою подпись.

Встреча закончилась, когда Клэр подбежала к проигрывателю, схватила пластинку Прокофьева и запустила ею в противоположную стену, тем самым выразив свою любовь к Шостаковичу, неприязнь к талантам С. Эдмунда Штумма и намерение скорее испустить дух в страшных муках, нежели исполнить роль леди Пантагрюэль, какими бы ни были обстоятельства исполнения этой роли.

Затем она выскочила из дома, громко хлопнув дверью, и сердце Питера Оуэна разбилось, словно пластинка Прокофьева; что касается дяди Эдмунда, с ним случился беспрецедентный приступ ярости, кульминировавший в полночную атаку на непокорные пластинки Шостаковича. Вот почему сегодня утром Питер Оуэн был в отчаянии. Вот почему он бросил безрассудный вызов урагану по ту сторону обеденного стола.

Совершив микроскопический прыжок в прошлое (на сей раз без помощи часов с голубой эмалью), мы войдем в столовую и усядемся бок о бок с Питером Оуэном — перед лицом С. Эдмунда Штумма и верной гибели, — после чего продолжим наш рассказ. Конечно, если читатель не против.

— Дядя Эдмунд, замолчите! Я ухожу от вас, — возвестил Питер Оуэн, после чего приготовился к худшему и хотел было зажмуриться, но не рискнул — и правильно сделал, потому что в критические моменты за дядей Эдмундом нужен был глаз да глаз.

Дядя Эдмунд не отличался приятной внешностью. Он походил на злонравного баклана средних лет с аккуратно зализанными назад седыми обрубками перьев и остроконечным клювом на том месте, где у других людей бывает нос. Рот у дяди Эдмунда был тонкий, маленький, цепкий, предназначенный для дистилляции желчи в язвительные ремарки.

Не говоря ни слова, он медленно поднял голову, в то время как слова его личного секретаря отзывались трусоватым эхом в утреннем воздухе. Отпуская предыдущее замечание, Штумм поливал овсянку сливками; теперь же молочник завис над тарелкой, а дядя сверлил племянника пристальным взором, и, по мере того как до него доходил смысл фразы Оуэна, в глазах его разгорался яркий малиновый огонь.

— Ты — что? — сдавленно осведомился он и немного отодвинулся от стола, царапнув пол ножками стула. — Что ты сказал?

— Я сказал, что намерен… — отважно начал Питер Оуэн, но не успел договорить, поскольку дядя Эдмунд запустил в него молочником.

3. Грабеж!

Продолговатый поток жидкости кремового цвета пришелся Оуэну точно в лицо. Посудина врезалась в стену за спиной, и осколки осыпались на ковер. Доктор Крафт, едва заметно покачав седовласой головой, продолжал потягивать кофе, он в любой ситуации умел сохранить присутствие духа.

Дрожащей рукой Оуэн смахнул сливки с лица. Что же он сделает, вновь обретя зрение? Это дискуссионный вопрос. Сперва он подумал, что неплохо бы выбить дяде зубы подвернувшейся под руку тарелкой… Но момент был упущен, и над столом, перекрывая гневный гул в ушах Оуэна, повис радостный хохот дяди Эдмунда, которому аккомпанировал бумажный шелест.

— Смотри сюда, ты, недоросль! Ты, рохля! — восклицал дядя Эдмунд. — Утри свое идиотское мурло и смотри сюда! — Он снова расхохотался так весело и басовито, что сердце Питера устремилось в пятки, словно строительный отвес.

Смотреть предлагалось на контракт — тот самый контракт, по которому Клэр собиралась приобрести права на «Леди Пантагрюэль», — и дядя Эдмунд размахивал им перед перепачканным носом Оуэна, словно подманивая племянника лакомым куском.

— Тебе, скотина неблагодарная, будет интересно узнать, — едко продолжал дядя Эдмунд, — что сегодня утром пришло письмо из «Метро». С решительным отказом увеличить сумму, предложенную за «Леди